— Где ты там, соседка? — кричала она. — Выходи скорее!
На голос ее из-под зеленого моха показалась опрятно одетая желтенькая букашка с черными крапинками на платье. Соседка была тоже божья коровка.
— Что случилось? — спросила она, просовываясь между двумя тычинками моха, похожими на крошечные елки.
— Беда, матушка! — заголосила красная. — Духу не переведу… так неумойкой к тебе и прибежала… не успела прибраться как следует…
— Да что ж у вас? — говори толком.
— Страсти господни, соседка! Как и сказать, не знаю… Сидели мы все смирно на кочке, что под елью, и всякий занимался своим делом; как вдруг — о, господи, страсти какие! даже и вспомнить не могу!.. Кочка-то наша, родимая, вся ходенем заходила, так и надулась, а земля-то под ногами треснула; да шум какой! Целый комок моху так и выворотило; даже мы на ногах не устояли: все как есть повалились. Ох, страсти! и теперь не опомнюсь…
— Что за оказия? — сказала удивленная желтая. — Да ведь что-нибудь должно быть видно? Вы бы поглядели.
— Чего глядеть-то! — возразила красная. — Мы со страху все как есть разбежались. А куда денешься-то? У всех гнезда, яйца, сама знаешь! Куда пойдешь в такую пору?
И она заплакала.
— Нечего убиваться до времени, — утешала благоразумная желтая. — Надо выждать, а там, что бог даст. Так и быть, пойдем поглядим.
И обе отправились.
Еще издали увидели они страшную суматоху: от кочки народ так и валил; кто что мог ухватить, то и тащил: кто зернышко, кто яйцо, кто уцепил листок больше себя ростом, и все без оглядки бежали, толкая друг друга. Смятение было страшное, и ясно было видно, что народ вовсе ошалел от страха.
Кто помоложе — карабкался на высокую былинку и, не достигнув ее верхушки, кубарем сваливался вниз. Все до того растерялись, что даже крылатые жители забыли воспользоваться природным удобством, и вместо того, чтоб распустить крылья, тут же толкались между бежавшими, прибавляя к общему смятению.
— Господи! куда я денусь с малыми детьми? — заголосила красная и в отчаянье повалилась на землю вверх ножками.
Даже желтая сильно смутилась и украдкою поглядывала в ту сторону, где была ее кочка; но там было все спокойно.
— Не тужи, мать моя! — утешала она несчастную. — Ведь уж этим горю не поможешь, а убиваться грех большой. Все по грехам нашим наказание посылается; ох, согрешили мы!
— Да куда деваться-то? — стонала красная. — Куда я теперь голову приклоню?! Разорение, да и только!
— Вставай-ка! Что ногами-то болтать? — продолжала утешительница. — На все власть божия. А теперь пойдем ко мне, нагляделись мы с тобой страстей-то.
И она потащила за собою убитую горем красную.
Много беседовали соседки, много плакал народ: разорение было общее, и вокруг страшного места царствовала мертвая тишина, прерываемая лишь изредка треском земли; мох расступался больше и больше; целые комки его, оторванные от земли, валялись около кочки. Жителя на ней не было уже ни одного.
К вечеру, когда все бежавшие разместились кое-как по соседним кочкам и мы несколько поуспокоились, собралась молодежь: стали толковать о страшном событии; и так как первый страх уже прошел, то молодой жучок предложил товарищам пройтись до опасного места и обозреть окрестности. Сильно отговаривали их старые жуки; а божьи коровки и слышать не хотели, чтобы кто-нибудь показал нос в ту сторону. Но смельчак, синий жук, стоял на своем, и кучка храбрых товарищей решилась потихоньку пробраться к тому месту. Однако решено было послать вперед крылатого муравья, он должен был не идти пешком, а лететь и держаться на некоторой высоте, чтобы, в случае опасности, тем же путем воротиться восвояси.
Снарядился наш муравей и отправился. Вся молодежь дожидалась его на опушке моха, около того места, где кончаются крошечные елки и начинается ровный, бархатный луг моховины.
Вскоре посланный вернулся и объявил, что там все спокойно, но издали он видел что-то страшное: в земле краснеется, точно огонь, а никого нет.
Смельчаки переглянулись и несколько времени оставались в нерешимости, но сами стыдились своей трусости и твердо решились, пока еще солнце не село, отправиться к тому месту всей компанией.
Сказано — сделано. Общество гурьбой отправилось в ту сторону.
Подойдя близко к кочке, они остановились и стали прислушиваться: тихо! Синий жук, как самый храбрый, полез на кочку и закричал:
— За мной, кто не трус!
Кровь бросилась в голову молодежи, и все, как один, устремились на кочку.
Едва они достигли верхушки, как вдруг раздался треск, земля расступилась…
— Прочь с дороги! — закричал кто-то страшным голосом, и из земли показался огромный, толстый и красный, как рак, мухомор! Только белый разодранный плащ прикрывал его местами. Он лихо держал шапку набекрень и, подбоченясь, гордо надувшись, обозревал окрестность.
От этого зрелища наша молодежь кубарем свалилась с кочки и, не оглядываясь, в ужасе бежала врассыпную.
— Дальше от кочки! — грозно кричал мухомор, надуваясь и краснея все больше и больше.
Но наши смельчаки и так ног под собой не слышали. Мухомор это видел, но нарочно хотел почваниться и всем задать страху.
Как пьяные, добрались молодые жуки до своих и без чувств повалились в мох, болтая в воздухе ногами.
— Господи! — вопили божьи коровки. — Да когда же будет конец этим ужасам! Ох, головушки наши бедные!
Долго причитали они над своей перепуганной молодежью, и только тогда успокоилось народное волнение, когда луна уже взошла высоко, и свежая роса прохладила разгоряченные головы. Наконец все смолкло.