— Здорова ли дочка?
— Ничего, славу богу, живет.
— Много ли стрелок пораскидала?
— Да, пораскидала-таки порядком.
Говорят они этак, а Фомка все на снаряд поглядывает.
— Что это, дедушка, — говорит, — у тебя за штука такая?
— Пущалка, братец.
— На что это тебе?
— А это, — говорит, — для дочки моей, игрушка такая. Из этой пущалки она свои стрелки пущает.
— А разве нельзя без этого?
— Нет, — говорит, — нельзя. Без этого либо палец тебе оторвет, либо глаза выжжет…
Сказал это дед, а сам и усмехается, на Фомку поглядывает.
— Хе-хе, брат! Да что это у тебя глаз-то?
— Ничего, — отвечал Фомка, — это я ночью на сук напорол.
— Вот как!.. Хе-хе, да у тебя и пальца недостает!.. Куда девал?
— Ничего, дедушка, это я в хмелю топором отхватил.
— Ну, братец, это тебе наука. Послушай ты моего совета: будь наперед осторожнее.
Сказав это, дед загрохотал и пошел восвояси.
А Фомка не промах, сейчас вернулся назад к кузнецу и заказал для себя пущалку такую же, как у деда.
— Не рассердился бы дед, — говорит кузнец.
— Э! ничего! — отвечал Фомка. — Мы с ним приятели; сам видел, вместе пришли.
Через неделю пущалка была готова, и Фомка ходил с нею в лес и вернулся на этот раз без изъяну, веселый такой. Приходит к матери.
— Прощай, — говорит, — матушка! Благослови ты меня в путь далекий, на подвиги ратные, на поприща богатырские. Землю пахать теперь не мое уж дело.
Как услыхала старуха эти слова, так и ахнула.
— Фомка! Да ты не с ума ли спятил?.. Ты, — говорит, — посмотри на себя; ну к роже ли тебе подвиги ратные? Ведь у тебя силенки немногим побольше, чем у меня!.. Да и кого ты, кривой богатырь, воевать собираешься?
— Не беспокойся, матушка, — говорит Фомка, — я уж найду кого. А что до силы моей, то этой силы ни ты, да и никто на свете еще не изведал. И никому не известно, где она у меня; а я знаю, где, и, когда покажу, тогда и увидят.
Вечером в этот день Фомка ходил на то место, где он деда в первый раз встретил, и вернулся домой с каким-то пучком. А на другой день, чуть свет, оседлал хромую свою лошаденку, повесил пущалку через плечо, простился с матерью и уехал.
Долго ли ехал Фомка и далеко ли уехал, не знаю; только вот выезжает он из лесу на зеленый луг и видит: стоят на лугу два шатра златоверхих, у шатров богатырские кони пасутся. Слез он с своей лошаденки и пустил ее тут же траву щипать; а сам прилег отдохнуть. Недолго прошло, из шатров выходят два старых-престарых богатыря; посмотрели на мужика, усмехнулись и сели тут же, неподалеку.
И говорит один богатырь другому:
— Прошли, — говорит, — богатырские времена, Ильюха! Что за народ нынче на свет родится!.. Посмотри-ка, вон мужичонка какой!.. Что твой комар. Взял его на ладонь да прихлопнул — так только мокренько останется.
Речь эта была обидна для Фомки, но он смолчал.
И говорит другой богатырь:
— А что, — говорит, — Алеша, много ты этаких за один прием уберешь?
— Да как махну, — отвечает тот, — так штук пятьдесят зараз уберу.
Не вытерпел этого Фомка:
— Почто, — говорит, — вы, старые богатыри, меня, юного, обижаете. Вы силы моей не изведали, а если хотите изведать, то, чем на словах похваляться, испытайте лучше меня на деле.
— Хорошо, — говорит Алеша, — давай, кривой богатырь, силу пробовать.
— Нет, — отвечает Фомка. — Я на тебя, Алеша Попович-млад, и на тебя, дедушка Илья Муромец, руки не подниму, потому не приходится детям своих отцов колотить. А если хотите силу мою узнать, то возьмите меня с собой на подвиги ратные, на поприща богатырские. Пригожусь — сами спасибо скажете, а не пригожусь — наплюйте вы мне в лицо и прогоните.
Призадумались старые богатыри, смотрят на мужичка, дивятся: откуда у него такая прыть?
И вот говорит Илья Муромец:
— А что, — говорит, — Алеша, возьмем уж его с собой, так и быть. С виду он точно что плоховат, да с виду не всякого разберешь.
— Хорошо, — говорит Алеша, — возьмем.
И положили они промеж себя уговор: Фомке ехать за старыми богатырями следом и служить им покуда конюхом. А если дело какое встретится, то пускать его в дело первого. Годен окажется — принять его нареченным братом и считать младшим богатырем, а не годен — прогнать.
Порешили на том и уехали.
Едут богатыри на своих богатырских конях, а Фомка за ними, на своей хромой кляче — трюх, трюх… едва поспевает.
Подъезжают они к городу Угличу, а в городе Угличе страх и смятение неописанное. Поселился в дремучем лесу, у самого города, басурман — шестиглавый змей и губит христианский народ во множестве неисчислимом.
Как услыхали это богатыри, сейчас поехали в лес и по следу змеиному отыскали его вертеп. Глядят: из вертепа выходит чудище нечестивое о шести головах и каждая голова с пивной котел.
— Ну, Фома, — говорит Илья Муромец, — вот тебе и работа. Коли жизнь не красна, смерть не страшна, то выходи ты, по уговору, первый супротив этого змея и ратуй; а мы посмотрим, если он станет одолевать, тогда сами примемся.
Но Фомка только того и боялся, чтоб старики как-нибудь без него не покончили. Вышел он смело вперед и стал заряжать свою пущалку; а змей-то, завидев его, кривого, как прыснет со смеху:
— Пошел прочь! — говорит. — Шут ты этакой! Не хочу я с тобою и рук марать!
— Ну, ничего, — отвечал Фомка. — Я тебя, любезный, не задержу.
Сейчас прицелился да как грянет…